25

Когда он возвратился в дом Нестора, там шел разговор о стариках, которых – больше ради забавы, чем со злости, – бросали в костры Святого Петра и Святого Павла. Было известно, что четверо или пятеро стариков из их квартала получили ожоги – несчастным оказали первую помощь в аптеке Гаравенты, кроме одной старухи с ожогами второй степени, которую положили в больницу. Говорили также о похищениях, новом методе в этой войне, – тут, по мнению Видаля, проявлялась прежде всего жажда наживы.

– Если бы только исчезновение Джими было связано с похищением. Сам не знаю, почему мне это первое пришло на ум…

– А теперь ты думаешь, что могло быть что-то похуже? – спросил Аревало.

– С такими скотами…

– Не следует терять спокойствия, – заметил большерукий.

– Спокойствие! Мы вколотим его кулаками! – грозно прорычал Рей. – Вы только выясните местонахождение нашего друга. Клянусь, я его вызволю!

Зашла речь о том, стоит ли заявлять в полицию – будет ли от этого польза, или же это бессмысленно, даже опасно. У Видаля чуть не вырвалось: «Если он похищен, его, вероятно, отпустят», но он сдержался, опасаясь, что это предсказание вызовет нежелательные для него вопросы.

Затем беседа сосредоточилась на друге, у тела которого они сидели, и о близких уже похоронах. Остролицый по поводу отсутствия сына заметил:

– Я считаю это аморальным.

– Молодежь, – проговорил большерукий со свойственной ему снисходительностью, – блюдет свои интересы. Разве не сказано: «Предоставь мертвым погребать…»?

– Растак твою бабушку! – вознегодовал Данте, у него как будто улучшился слух.

– Прежде чем ехать на кладбище, – предложил Рей, – почему бы нам не пройти круг по кварталу, неся фоб на руках? В случае насильственной смерти это делается. Поднимем Нестора повыше и так покажем врагам, что мы не струсили.

Видаль посмотрел на двоих чужаков – сперва на большерукого, затем на остролицего, – ожидая от них возражений. После паузы, во время которой было слышно, как первый из них зашевелился на стуле, садясь поудобнее, высказался Данте:

– Вряд ли нам в нашем положении следует кого-то провоцировать.

– Тем паче с поднятым на плечи гробом, – прибавил Аревало.

Видаль восхитился хитростью обоих чужаков: уверенные в торжестве благоразумия, они, чтобы не испортить дела, не стали первыми выступать в его защиту. Когда же выяснилось, что все, за исключением Рея, оказались сторонниками умеренности, большерукий привел еще один аргумент:

– Кроме того, не проявим ли мы безответственность, если подвергнем опасности парней из похоронного агентства?

– Да, они ведь люди трудящиеся, ни в чем не повинные, – прибавил остролицый.

Это заявление вызвало немедленный отпор, и на миг показалось, что умеренность потерпит поражение. Но обе стороны отвлекло новое событие, а возможно, и спасло, ибо разрушило опасные планы: явился сын Нестора. Парень красноречиво поблагодарил друзей отца за присутствие и сказал, что столь замечательное доказательство преданности – огромное утешение для него, удрученного тем, что он не мог участвовать в бдении у тела отца; полиция, что и говорить, это ветвь неумолимой бюрократии, ей подавай формальности и допросы, до сыновней скорби ей дела нет.

Аревало прошептал как бы про себя:

– Неужто ты плачешь?

– Несчастный парень, жаль его, – признался Видаль.

– Вы думаете, он замешан в убийстве? – спросил Рей.

– Если его до сих пор не тронули, – рассудил Аревало, – его поведение на трибуне наверняка было омерзительным.

26

Видаль едва успел вытереть слезы. Объявили, что пора выезжать на кладбище, – в комнатах и в коридорах началось движение. Видаль боялся снова расплакаться, надо было следить за собой – иногда самый невинный пустяк сотрясает душу. Очень растрогал его вид доньи Рехины – растрепанная, ничего не замечающая, она шла, почти не подымая ног, будто ее волокли. Видаль посмотрел в другую сторону и увидел Данте. С ребяческим возбуждением Данте повторял:

– Глядите, мальчики, не разлучаться. Держимся все вместе, все вместе.

«Слепой и глухой, – подумал Видаль. – Укутанный кожей. Каждый старик превращается в скотину».

– Самое главное, – заметил Аревало и, подражая Джими, подмигнул одним глазом, – это не позволить просочиться нежелательным элементам.

– Кто сядет с сыном Нестора? – спросил Рей. – Мы четверо сядем вместе, – уточнил Данте.

– Это уже известно, – пробормотал или подумал Видаль.

Он в последний раз глянул на опустевшее жилище, рассеянно подошел к автомобилю и, сев, прильнул лицом к окошку, чтобы друзья не заметили волнения, с которым он не мог совладать. И тут он произнес слова, которые его самого удивили:

– Из похоронного автобуса все выглядит по-другому.

– Растак твою бабушку, – возразил Данте, он в это утро слышал так хорошо, будто наконец приобрел слуховой аппарат. – Мы-то еще не едем в похоронном автобусе.

На авениде Освободителя они обогнули памятник Испанцам.

– Я и вправду стар! – заявил Аревало. – Хотите, расскажу вам об одном из моих первых впечатлений? Я смотрю на эту авениду, которая тогда называлась авенидой Альвеара, и мимо проезжают автомобили с открытым верхом и с сиреной в виде бронзовой змеи. Куда подевались эти великолепные «рено», «испано-суизы» и «делоне-бельвили»?

Как бы в тон ему ностальгически отозвался Данте:

– Мне говорили, что на улице Малавия было озеро.

– А другое озеро – перед часовней Святой Девы Гвадалупской, – отозвался Аревало.

Бабье лето давало себя знать. Видаль скинул с плеч пончо и возмутился:

– Какая жара!

– Это влажность, – возразил Данте.

– Слыхали вы что-нибудь, – поинтересовался Рей, – о намечаемом марше стариков? Очень своевременная манифестация и, вероятно, будет иметь большой эффект.

– Брось, – возразил Аревало. – Ты представляешь, что это будет? Они восстановят против себя весь город. Зрелище Дантова Ада.

Видаль подумал, что Джими наверняка сделал бы акцент на прилагательном, чтобы подшутить над Данте, – им всем эта шуточка уже изрядно надоела.

– Зрелище светопреставления, – подтвердил Данте. – Нет, вы все-таки не отдаете себе отчет. Эти бесчинства, все эти чудовищные зверства – разве не возвещают они не что иное, как конец света?

– Каждый старик, – сказал Аревало, – приходит однажды к выводу, что конец света уже близок. Даже у меня терпение на исходе…

– А молодняк! – проворчал Рей. – Неужто мы должны восхищаться этими сопляками с их дурацкими бреднями?

– Во всяком случае, мы-то, старики, уже утомлены жизнью, – сказал Видаль.

– И ты мне будешь говорить, что погоня за модой у женщин – это не последняя стадия безумия? Разве она не указывает на полное разложение и всеобщий конец? – упорствовал Данте.

Они ехали по улице Хуана Б. Хусто, мимо Пасифико. Аревало тоже стоял на своем:

– Стариков даже трудно защитить. Пригодны только сентиментальные доводы: сколько они для нас сделали, у них тоже есть сердце, они страдают и так далее. Будто люди не знают, как избавляются от стариков эскимосы и лапландцы.

– Ты это уже говорил, – напомнил ему Данте.

– Вот видите? – своим астматическим голосом продолжал Аревало. – Мы повторяемся. Нет ничего более похожего на старика, чем другой старик – такое же положение, такой же атеросклероз.

– Такой же – что? – спросил Данте. – Когда говорят с закрытым ртом, я не слышу. Ох, смотрите, смотрите! Когда я был маленький, мы жили в соседнем квартале. Дом этот уже снесли.

Видаль вспомнил дом своих родителей – патио и глицинии, собаку Сторожа, ночной шум трамвая, который на повороте визжал, а потом ускорял ход и грохот его возрастал, пока он не проедет мимо.

– А вот вы не знаете, где был публичный дом! – сказал Аревало. – На улице Монтевидео, не доходя до авениды Альвеара. А за поворотом была конюшня.

– Что-что? – переспросил Данте.